В рубрике «К 75-летию освобождения Рузского района» была опубликована статья о леснике Чепелеве и его сыне, погибших от рук фашистов.

В продолжение этой темы рассказ краеведа В.В.Гаврилова из книги «Непридуманные рассказы о войне».

 

В этом году исполнилось 90 лет со дня рождения В.В.Гаврилова,жителя Рузского района, фронтовика, автора энциклопедии "Всё о Колюбакино". Начиная с 1967 года Валентин Васильевич занимался краеведческими поисками. он встречался с жителями района, беседовал с лчевидцами событий, работал в архивах. Так появились уникальные рассказы о Рузском районе 1940-1942 гг., о Солнцеве, о Чепелевых....

 

                                    Валентин Васильевич ГАВРИЛОВ

 

                                      Помощники  партизан  ЧЕПЕЛЕВЫ

 

4 ноября 1941 г. фашистские каратели расстреляли лесника Глубоковского лесничества Чепелева Василия Прокофьевича и его сына Петра за связь с партизанами. Жили они в лесной сторожке неподалеку от Ново-Горбова и Петрова.

 

 Об этой сторожке я знал с детства, когда мы всей семьей ездили на лошади из Колюбаки­на в свою деревню Углынь. Отец иногда заезжал туда по каким-то своим делам. Хорошо я знал и младшего сына лесника - Сергея. С ним мы учились в одном классе в Колюбакинской школе, а по­сле войны работали на игольном заводе.

 

Мы с ним договорились о встрече, и он рассказал следующее: "... Отец мой родился в д. Барынино Рузского района в крестьянской семье. Жилось, по рас­сказам отца, тяжело. Земельный надел не обеспечивал нормально­го существования, хлеб занимали, чтобы прокормиться до следующего урожая. Отец окончил Михайловскую школу, 4 класса. В 1905 г. во время русско-японской войны был ранен в руку.

 

При советской власти вступил в колхоз. Работал на Горбовской картонной фабрике, а в 30-е годы перешел по состоянию здоровья в лесничество. Был ли отец коммунистом, не знаю. Но то, что он горой стоял за Партию, за Советскую власть, это знаю хорошо. Если при нем кто-нибудь высказывал недовольство партией, местной властью или правительством, критиковал их, то тут же отец старался доказать, что собеседник неправ в своих суждениях. И нам при удобном случае всегда говорил о преимуществах советской власти и уважении к ней.

 

 В семье нашей было пятеро детей. Отец к нам относился хорошо, любил нас и старался, чтобы из нас "вышел настоящий человек", как он любил повторять. Меня с братом Петей с малолетства приучал к различным работам: косить, пахать, уметь плотничать, владеть топором... Часто брал с собой в лес на обход. Рассказывал о деревьях, их болезнях, доверял клеймить лес на валку, приучал не бояться болотистых мест, и как действовать в случае чего, учил ориентироваться в лесу. Петру было 17 лет, а мне 16.

 

Примерно с сентября 1941 г. к нам в сторожку стали наведываться какие-то люди, кое-кого их работников игольного завода я узнавал. Приезжали подводы, что-то привозили, разгружали. Нас ребятишек тогда отсылали из дома за чем-нибудь. Но мы все равно подсматривали. Конечно, тогда мы не знали, что готовится партизанская база. Излишнее любопытство у нас в семье не поощрялось, а что происходило - не говорили.

 

Когда местность была оккупирована немецко-фашистскими войсками, и мы оказались как бы в изоляции в своем лесу, то по некоторым признакам стали догадываться о связи отца с партизанами. Во-первых, у нас прибавилось ещё три коровы. Во-вторых, я как-то раз полез за чем-то в погреб и обомлел: там было много ящиков с консервами, соль, сахар и даже водка. Я, как говорят, прикусил язык и никому об этом ни слова. В-третьих, сначала мать, а потом сестра Мария стала по несколько раз в день печь караваи хлеба или лепешки явно не для семьи, или заготавливать впрок.

Это уже что-то да значило. А уж когда нас с Петром слали посылать относить эту, еще не успевшую остыть "продукцию", сложенную в мешки, и оставлять в чаще бурелома, куда указал отец, стало совсем очевидно - хлеб предназначался партизанам. И у нас была одна из запасных продовольственных баз. Начались тревожно-таинственные дела в сторожке.

 

Отец стал нас с братом посылать караулить на дорогах. Меня чаще на дорогу, ведущую к селу Аннино, Петра - на Ново-Горбовскую дорогу. Кажется, и сестра Мария иногда выполняла обязанности этакого "караульного".

 

Отец при посылке "в дозор" всегда говорил: если заметите кого-либо из посторонних или немцев, то старайтесь спрятаться, не выдавать себя, но дайте знать об опасности - свистните. Или, если сможете, то напрямик лесом бегите к сторожке.

 

В таких случаях мы уже догадывались, что у отца в это время кто-то есть. Из партизанского отряда или красноармейцы и командиры из оставшихся в тылу врага и пробиравшихся к Красной армии и фронту. Отец многим указывал потайные тропки, а потом стал доверять проводы и нам с братом.

 

Многих посетителей мы не видели. Без нас приходили, без нас и уходили. Мы догадывались, что люди приходили неспроста. Один раз я был свидетелем, как к сторожке подошел глухонемой. Я стоял с отцом. При мне он пытался что-то жестами объяснить отцу. Отец его "не понимал".

 

 А потом сказал мне, чтобы я пошел за чем-то в дом. Я только успел войти в сени как услышал смех. Смеялись отец и "глухонемой". Я приоткрыл дверь и увидел, что они нормально разговаривают. Ну что ж, в партизанском деле конспирация не лишняя предосторожность - подумал я.

 

Однажды в сторожке ночевали две девушки в гражданской одежде. Отсыпались на печи. Утром отец проводил их одному ему известными тропками. Мне сказал, что девчата из армейской разведки.

 

Иногда в сторожку заходили проходившие мимо жители окрестных деревень. Рассказывали, стоят ли в деревне немцы, как обращаются с нашими людьми, что иногда снимают теплую одежду: валенки, шубы, варежки даже со старых и пожилых людей. С возмущение говорили о тех, кто подхалимничает, заискивает и лебезит перед фашистами. Находились, оказывается, и такие.

 

В разговорах часто упоминалась Москва. Всех беспокоила мысль, отстоит ли Красная армия Москву или нет? По всем приметам Москва держалась: и по слышимой не так далеко артиллерийско-минометной канонаде с передовой, и по многим заревам-пожарищам, полыхавшим где-то под Звенигородом, и даже по тому, как вели себя (по рассказам деревенских) немцы.

 

Идущие к фронту из немецкого тыла красноармейцы, обросшие щетиной, грязные, в изношенных и рваных шинелях, голодные, которым мне с братом приходилось показывать дорогу, подбадривали нас, говоря, что "Враг будет разбит. Победа будет за нами! Наши Москву не сдадут!". Я с невольным трепетом верил их словам.

 

Однажды к вечеру 3 или 4 ноября 1941 г. мы с отцом заканчивали мастерить сани. Вдруг залаяли собаки, почуяли посторонних. Впереди конников шел невысокий старикашка. Я похолодел: в доме у нас находился молодой партизан Сергей Чистяков.

 

Он только что возвращался с разведки и остановился отдохнуть и обогреться. Мать с сестрой его кормили. Он сразу же увидел немцев. Сбросил свой полушубок, за печку спрятал пистолет и вынутую из кармана гранату. Попросил у матери телогрейку, мигом оделся и вылетел на крыльцо, потом, не торопясь, подошел к нам.

 

Колонна немцев, а их было около 80-100 человек остановилась. Старикашка подошел к нам и спросил у отца: - " Что это за парень?" Отец не растерялся, ответил: - "Да вот домой идет в Тереховку из Аннина, заглянул мимоходом к нам погреться".

 

Отец в свою очередь спросил дела: - "Куда ведешь немцев?" - "Не твое дело" - коротко ответил тот и засеменил к немцам. Одному из них он что-то сказал, и вся колонна, потоптавшись на поляне у сторожки, направилась по дороге к Петрову. Старик поспешил вслед за ней.

 

Сергей Чистяков сказал отцу, что озадачен, куда это старик ведет фрицев? Может каратели? Отец был явно встревожен, но вида не подавал. Сказал лишь партизану: "Собирайся, сынок, и расскажи там своим о том, видел..." Переодевшись, Чистяков подошел к нам, пожал всем троим руку и скрылся в лесу.

 

Примерно через час - полтора нас позвали за стол. Не успели мы уйти со двора, как залаяли опять собаки: к дому подходили четверо фашистов с автоматами наизготовку. Подошли к нам, и не говоря ни слова, схватили отца, закрутили назад руки. Наставили на всех автоматы.

 

И переводчик стал допытываться у отца: - "Ты помогаешь партизанам. Мы знаем об этом. Где партизаны? Ты должен показать дорогу к партизанам. Или скажи им, - кивнул переводчик головой на нас, - пусть они покажут, где прячутся партизаны". Отец пожимал плечами и отвечал за всех: "Мы ни о каких партизанах ничего не знаем. Откуда здесь партизаны"!

 

Оставив часового около отца и, приказав через переводчика, чтобы мы с братом тоже оставались на месте, трое фашистов вошли в дом. Оттуда послышался громкий плач и детский крик.

 

Как рассказывали наши после трагедии с отцом и братом, фашисты навели автоматы на мать и сестру Марию, и переводчик приказа оставаться всем на месте, иначе расстреляют. Немцы стали обыскивать дом, переворошили все постели, облазили сундуки и, выбросили их содержимое, сбрасывали с полок посуду, заглядывали под печь. Ничего подозрительного не обнаружив, велели немедленно убраться отсюда.

 

 Облили внутри дома вонючей жидкостью и подожгли. А чтобы лучше горело, выбили стекла. Дом заполыхал. Мы еле сдерживали рыдания из страха быть расстрелянными. Один из фрицев сказал по-русски: "Изба горить - партизан не будють ходить".

 

Автоматчики встали по два с каждой стороны от нас, и ткнув в бок автоматами, показывая идти на дорогу. Остальным нашим родным переводчик сказал, чтобы уходили в деревню. Мать и Мария бросились просить немцев, чтобы отпустили нас с братом. Переводчик перевел просьбу немцам и спросил, сколько мне лет. Я, кажется, немного убавил. Один из немцев ударил меня ногой под зад так, что я упал, и они оставили меня. "А эти, - сказал переводчик, - будут строить дороги и скоро вернутся ... "

 

Полураздетые по морозу мы пошли в деревню Голосово. Только отошли от сторожки, как услышали выстрелы, сначала одиночные, потом очередями.       

           - «Наверное, партизаны наших освободили", - проговорила мать.

 

Оказалось, что немцы расстреляли отца и брата. Только отвели недалеко от сторожки, на полянке и расстреляли. Обнаружили мы это на другой день, когда пришли на пепелище: может, что осталось от пожара и узнать об отце и брате. Расстрелянные лежали на снегу в разодранной одежде со следами побоев. Рядом с трупами стояла табличка с надписью "ПАРТИЗАНЕН".

 

Как выяснилось позднее, нас предал житель деревни Лапино Шебинкин. Как-то за обедом отец рассказывал, что вот уже четвертый раз видит в лесу и около сторожки старика Шебинкина.

 

- "Что ему здесь в такое время нужно ходить по лесу, - сказал отец, - ума не приложу. Старик явно что-то высматривает. Я его спросил однажды, что он делает здесь? Он мне ответил - выбираю виски и оглобли для санок. Разве около Лапина нет орешника или кленов для этого? Старик отвернулся от меня, что-то пробормотал и вышел на дорогу. Никаких заготовок у него не было, только один топорик. Неспроста он тут ходит".

 

Предположения отца сбылись. Мы, оставшиеся в живых, потом уж видели этого старика, узнали, что он предатель. Мне с сестрой Марией пришлось встретить его в Рузе, когда Шебинкина судил военный трибунал. Нас пригласили на заседания в качестве свидетелей...

…Мария Васильевна Чепелева, дочь Василия Прокофьевича, родилась в 1916 году в деревне Барынино. Детство прошло в деревне. Ходила учиться в Михайловскую приходскую школу, в которой учились дети всех окрестных деревень. А в 1935 году вместе с другими девушками из деревни поступила на Колюбакинский игольный завод ушкоточильщицей. Награждена медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.". Проработала на заводе почти сорок лет.

 

Когда в 1941 г. завод прекратил работу, и немцы подходили к границам Московской области, она с детьми перебралась к отцу в сторожку, где, как предполагала, немцев может и не будет. Все же безопаснее, чем в Колюбакине. Здесь все свои.

 

Мария Васильевна дополнила рассказ брата.

 

"... я знала о связях отца с партизанами, хотя он ни мне, ни братьям не говорил об этом. Мне пришлось много и часто, по несколько раз в день, печь хлеб или пресные лепешки на молоке. Отец, хитренько подмигивая мне за обедом, как-то сказал, что купил подешевке три коровы у пастухов, гнавших стадо в тыл, на восток. А сам же значительно позже проговорился, что эти коровы партизанские. Разве не понятно было, что не для своей семьи пеку столько хлеба и лепешек?

 

Мать была больна, и как принято сейчас выражаться, больше консультировала меня, чем помогала. Еще горячими мои изделия относили братья, куда им указывал отец, и там оставляли в мешках. Обратно мешки приносил кто-нибудь из партизан. По одному братьям отец не разрешал носить мешки. Иногда носил сам. Он непосредственно и был связан с партизанами. С кем встречался и когда, нам было неизвестно. А иногда делали вид, будто ничего не видим и не знаем.

 

Если в сторожке появлялся человек свой, из партизан, нас с братьями отец посылал караулить на дорогах. В случае опасности или появления незнакомых людей, мы сообщали об этом свистом. Чаще всего этими людьми оказывались идущие из плена или окружения красноармейцы и командиры Красной армии. Их мы кормили, а потом отец, чаще всего это делал он сам, провожал, указав более безопасную дорогу.

 

На здешних проселочных дорогах, в стороне от деревень, немцы появились только один раз. Может быть, это был небольшой отряд разведчиков человек в 40 или 50, на лошадях. Подъехали к сторожке, не слезая с коней, осмотрели ее вокруг, держа автоматы наизготовку, и проехали по дороге в сторону деревни Ново-Горбово. Но ведь не исключена была возможность их внезапного появления и еще не один. Вот мы и караулили ...

 

В тот трагический день, я запомнила - это было 4 ноября 1941 г. примерно после полудня большой конный отряд фашистов появился второй раз со стороны Ново-Горбова, не меньше сотни человек.

 

Я в это время находилась в доме. И отряд сначала не видела. Но когда всполошился Сергей Чистяков, который в это время отогревался после разведки и обедал, я посмотрела в окно и увидела конных немцев и с ними старика, который шел впереди колонны.

 

Чистяков что-то попрятал за печку, схватил лежащую на табуретке телогрейку, накинул ее и выскочил на улицу. Там он подошел к нашим, к отцу и братьям. Конные подъехали близко к отцу, старик стал о чем-то говорить с отцом и кивал на Чистякова.

 

Я обмерла: "Пропали", - мелькнула мысль, и я опустилась от страха на колени перед окном. Меня и мою мать Федосью Ивановну облепили ребятишки и тоже замерли, глядя в окно, ожидая чего-то страшного. Но все обошлось благополучно.

 

 Немцы потоптались около сторожки и направились на дорогу, ведущую к деревне Петрово. Старик поплелся вместе с ними. Мы успокоились. Чистяков переоделся, забрал спрятанное, оказалось, что это был пистолет и граната, и быстро ушел. Мужчины на дворе о чем-то возбужденно разговаривали.

 

Однако, спустя примерно час или полтора опять залаяли собаки. Напуганные случившимся, все мы бросились к окнам. И увидела, что с дороги к сторожке сворачивают четверо немцев. Подошли к отцу с наведенными на него и братьев автоматами.

 

Что-то кричали, спрашивали, размахивали автоматами, а потом скрутили отцу руки назад, подтолкнули к нему братьев. Один из фрицев остался с нашими, а трое направились в дом. Мы все сбились в одну кучу около матери. Вошли немцы, наставили на нас автоматы. Дети заплакали, мать о чем-то начала просить немцев. Один из немцев, переводчик, а может и переодетый из наших, советских, крикнул, чтобы мы замолкли, иначе на месте расстреляют.

 

И начали обыскивать дом. Перерыли все ящики в комоде, сундуки, постели, матрасы; все выбросили на середину комнаты. Ничего они не нашли подозрительного. Хорошо, что в этот день ребята отнесли еще до обеда хлеб для партизан в лес.

 

 Все эти мысли вихрем пронеслись в голове, когда в доме шел обыск. Переводчик сказал, чтобы мы все убирались из дома. Схватив кое-что из одежды, собрались сами, кое-как одели ребятишек. И нас вытолкали из дома. Не успели мы выйти за порог, как в доме заполыхало пламя. Немцы чем-то облили внутри дом и подожгли его.

 

Переводчик сказал, чтобы мы все уходили отсюда, иначе расстреляют. Окружили отца и братьев и повели по дороге. Я бросилась к немцам, стала просить, чтобы отпустили детей. Отпустили только Сережку. Мы стояли у дороги, не зная, что нам делать. Тогда переводчик еще раз крикнул: - "Кому сказано, чтобы уходили немедленно отсюда. Хотите, чтобы расстреляли! А эти - он двинул автоматом в сторону отца и Петра, - скоро вернутся. Будут строить дороги..."

 

Оглядываясь на горящий дом и на удаляющихся брата и отца, мы медленно пошли то ли в Лапино, то ли в Голосово, уж и не помню, обливаясь слезами. Недалеко мы отошли от своего бывшего дома, как услышали выстрелы. В морозном воздухе они были явственно слышны. Мать высказала вслух, что может, это партизаны отбили у немцев отца с братом. И эти слова как-то нас успокоили. Появилась хоть небольшая надежда на их спасение.

 

На следующий день ранним утром мы с братом и сестрами отправились на пепелище: может что удастся узнать о брате и отце, может что-нибудь осталось, не сгорело... Нас там встретили только собаки. Они с воем бегали от сгоревшего дома к опушке леса. Сережа пошел посмотреть, что там может быть, почему так странно ведут себя собаки? Только он отошел, как мы услышали его громкий плач. Мы бросились к нему.

 

А он стоит на коленях, обхватив мертвое тело отца. Судя по внешнему растерзанному виду одежды, синякам и кровоподтекам на телах расстрелянных, мы догадались, что отца и брата били. Вероятно, пытались добиться от них каких-либо сведений о партизанах. Немцы узнали наверняка, что отец связан с партизанами. Вот и расправились.

 

Отец как чувствовал, что над нами нависла опасность. Как-то, когда вся семья сидела за столом, он сказал: "Хоть бы скорее освободили Колюбакино. Хочу отправить вас туда. Дело-то вот в чем. Я четырежды видел около сторожки старика Шебинкина. Чует мое сердце, что неспроста он тут ошивается. Кто в такое время ходит-бродит по лесам? Да еще так далеко от своей деревни? Один раз я его спросил, что он здесь делает? А он ответил, что виски ищет для санок. - Орешника и клена около Лапина полно, что же ты там не можешь найти, - сказал я ему. Он что-то буркнул и отошел. От этой контры всего можно ожидать".

 

Отец всегда уважительно относился к людям. Но этот старик пользовался дурной славой в окрестных деревнях. Приехал он в Лапино за несколько лет до войны из Белоруссии, где его раскулачили. На новом месте ни с кем из соседей не дружил, кляузничал на неугодных ему людей и в райком, и в райисполком. И хотя состоял в колхозе, всячески старался увильнуть от работы...

 

- В феврале 1942 г., - продолжала свой рассказ Мария Васильевна, - в Рузе проходил суд над Шебинкиным, судил его военный трибунал. Видно есть еще справедливость на земле, если о его предательстве все-таки дознались. Я с Сергеем проходила свидетельницей на процессе. Шебинкин свою вину признал. Прежде чем заявиться к немцам с предложением, он несколько дней выслеживал отца, бывал около сторожки иногда допоздна, в надежде что-нибудь узнать и увидеть.

 

Здесь на суде он сказал, что видел и не раз, как в сторожку наведывались какие-то люди, как их провожал отец, пожимал им руки. И что коров-то мы держали столько незаконно... Короче, узнал точно про связь отца с партизанами. И после этого пришел в штаб к немцам в Ново-Горбово. Там через переводчика рассказал об отце и партизанах. Когда его судьи спросили, сколько ему заплатили за предательство, не ответил, упорно промолчал.

 

Предатель рассказал, что когда он привел 4 ноября к сторожке немцев первый раз, то они не уехали в деревню Петрово. Часть конных проехала по дороге, а часть объехала сторожку по лесу незаметно, проверяя, нет ли здесь партизанской засады или охраны сторожки. Потом окружили ее со всех сторон, но так, чтобы их не видно было, скрываясь в лесу. После чего послали трех солдат и переводчика с заданием арестовать всех мужчин, находящихся в сторожке, а дом сжечь. И если будет оказано сопротивление, расстрелять всех, в том числе и детей.

 

- Откуда ты знаешь о замыслах немцев? - спросил Шебинкина судья.

- По дороге к дому Чепеля переводчик рассказал, что они намерены делать. А меня предупредил, чтобы я не вздумал брыкаться, - ответил он.

- Что значит брыкаться? - переспросил судья. Старик пожал плечами и ничего не пояснил.

 

Суд длился два дня. Всех вопросов, которые задавали на суде Шебинкину, я уж и не помню... Теперь это уж не имеет никакого значения", - закончила свой рассказ М. В. Чепелева.

Шебинкина военный трибунал приговорил к высшей мере наказания за предательство Родины и смерть партизан Чепелевых.

 

...Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 1 мая 1944 г. Чепелев Василий Прокофьевич и Чепелев Петр Васильевич за участие в героической обороне столицы нашей Родины посмертно были награждены медалями "За оборону Москвы" (медали Л № 000533 и Л № 000534).

 

В 1963 году по просьбе оставшихся в живых родственников останки отца и сына Чепелевых были перенесены из Петровского леса, с места их первого захоронения, на братский мемориал у школы в Колюбакино.

 

Четыре года спустя, в 50-летие Великой Октябрьской социалистической революции, Указом Президиума Верховного Совета РСФСР бывшее Глубоковское лесничество, где длительное время работал В.П. Чепелев, было переименовано в Чепелевское лесничество с центром в поселке Колюбакино.

 

 

Публикуется по книге:

 Гаврилов, В.В. Непридуманные рассказы о войне,- М.: ООО Можайск-Терра, 2006. СС.60-68.

РУЗСКИЙ РАЙОННЫЙ КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ